Игорь Тихорский - Лунный свет[ Наваждение Вельзевула. "Платье в горошек и лунный свет". Мертвые хоронят своих мертвецов. Почти конец света]

— И передает их в подпольные притоны, — заключил Стрельцов.

— Не все так просто. Анна Сергеевна отличный психолог. Она видела, кого можно обломать быстро и оставить здесь, а кого заманить для работы в домах свиданий красивой мечтой о счастливой жизни с богатым мужем, а кого за границу послать. — Панарина вдруг успокоилась и заговорила быстро, будто стараясь освободиться от тяжкого груза. — Она девушек сортировала. У нее ведь не только та квартира, где вот он был, — она показала на Батогова. — Из ее квартиры есть ход на третий этаж. Там четыре комнаты.

Анна смеялась, говорила: «Мой дом в крепость превращу с потайным ходом». Могут одновременно четыре пары встречаться. А в случае опасности — три выхода. На парадную лестницу, на черную и вниз на второй.

— Значит, она может быть там сейчас?

— Скорее всего.

— Николаев! — позвал Евграф Акимович. Когда следователь подошел, он передал ему слова Панариной и, попросив в случае задержания ворожеи дать ему возможность с ней побеседовать, снова подсел к Панариной.

— Ну, теперь давайте о Голове, то есть об Агапове.

— Это разговор особый, — Панарина отвела взгляд.

— Давайте по порядку, Ирина Юрьевна!

— Агапов — человек удивительный и страшный. Он потрясающий умница…

— Это вы уже говорили.

— Хорошо. Тогда я о себе и Татьяне Демидовой расскажу. У меня Агапов сначала никаких эмоций не вызывал. Направил меня к нему шеф, когда на работу взял, чтобы я знала его требования. Но когда я поговорила с ним один раз, меня почему-то потянуло прийти еще. Говорил он удивительно. Обо всем и, самое главное, о том, что меня могло тронуть, заинтересовать. Именно меня, понимаете! И Таня призналась, что он ее быстро покорил… Не в том смысле… — Панарина запнулась. — Он, по-моему, ни с кем не… не сожительствовал. Ему нравилась интеллектуальная власть над людьми, особенно над женщинами. Каждая приходившая очень скоро попадала к нему в зависимость. Тем более что, кроме уроков английского, он взял на себя добровольную обязанность писать для некоторых девушек письма клиентам за границу. Писал, естественно, на английском, и до того красиво… что можно отдельной книгой выпускать. Девушки друг дружке его рекомендовали. Слава о нем шла, как о большом мастере письмами иностранцев охмурять.

— И давно он письмами да языком промышлял?

— Давно. Его многие знали в городе. Вот тот Семенов, который на Васильевском жил, тоже к нему посылал. Еще в те времена, когда самого Агапова мало знали. Тогда он не за границу писал, а просто сводней был.

— За что же его могли убрать, если он таким нужным человеком был?

— Не знаю.

— Ирина Юрьевна, давайте пофантазируем. Но, конечно, не просто так, а на основе фактов. К Агапову вначале пришла женщина, которая пила с ним кофе, коньяк. Она подсыпала ему в чашку барбитураты — смертельную дозу. И ушла, когда он начал засыпать. Потом уже явился убийца с пистолетом. Кем может быть женщина?

— Не знаю. Его все уважали, кое-кто просто без ума был. Некоторых мужья ревновали. Он ведь уроки давал не только незамужним.

— Нет, это не то. Кто из женщин мог желать его смерти?

— Ладно, сказала «а», надо говорить «б». Курдова очень ревновала свою горничную Сашеньку к нему. У них ведь, у «розовых», все очень сложно. Постоянную партнершу найти трудно, чувства сложнее и… ну, бешеные они какие-то… — Она запнулась. — Вы не подумайте, что я тоже…

— Да я не думаю. Значит, Курдова любила свою Сашеньку так сильно, что могла отравить Агапова. А что, Саша тоже была привязана к нему?

— Она была единственной, к кому он был не равнодушен. Во всяком случае, так он мне говорил. Неразделенная любовь. Ну и она его боготворила. Хотя, я думаю, не как мужика. Но Анна приходила в ярость, когда узнавала, что Сашенька была у него. Вот и все.

— Пожалуй, почти все вылепили. Вот осталась не до конца ясной история с Таней Демидовой. Как же все-таки это случилось?

— Обычно, — устало вздохнула Панарина. — Захотелось ей погадать. Как там ее Володя воюет, да не случилось ли чего с ним. Писем первый месяц не было от него совсем. Только записочку через неделю после отъезда с оказией прислал. Вот я и отвела ее к Анне. — Она помолчала, потом зло сказала: — Ведь говорила, предупреждала я эту дрянь, чтобы просто раскинула карты, наболтала чего-нибудь для успокоения и ладно. А она взялась Таню обрабатывать и мне еще сказала: «Раз у нее муж омоновец, пусть будет нашей, пригодится». Так и пошло. Не могу больше, отпустите меня.

Евграф Акимович попрощался с ребятами из бригады, и они с Батоговым отправились по домам. В машине Евграф Акимович сказал:

— Вот, Слава, и приближаемся мы к развязке. Заезжай завтра за мной утречком часов в шесть. Пока ты приключений искал на виллах торговцев живым товаром, мне кое-что выяснить удалось. Кстати, по поводу твоей карьеры в Голливуде: вряд ли что получится. Невесты Джонсона в живых нет. Тело на прошлой неделе в Фонтанке выловили у самого Дома прессы. Предполагают самоубийство в состоянии наркотического опьянения. Но почему бросилась в воду, если можно было проще? «Золотой укол», как говорят наркоманы, и все. К тому же, поскольку котом у нее был Муксинов, детали выясняются. Этого хмыря не сегодня-завтра возьмут.

Заехал я за Акимычем ровно в шесть.

Шеф вышел смурной. Сел, поздоровался, пробормотал что-то вроде: «Нормальные люди хоть позавтракать могут, а тут банана и то съесть не успел».

— Где воевать будем, Евграф Акимыч?

— Гони в Мурино, Славик. Надо успеть, пока хозяин дома не ушел.

Мурино — место странное. Можно доехать на метро до Девяткино, выйти и, перейдя железнодорожную ветку, оказаться в Ленинградской области.

Деревянные дома, садики, огородики, ручеек. Но ежели ветку не переходить, а из метро пойти налево — попадешь в квартал панельных и кирпичных многоэтажек. По дороге я мучительно вспоминал, кто из знакомых живет в Мурино, но вспомнить так и не смог. Акимыч молчал, как я ни пытался его развлечь болтовней о контрастах больших городов мира, в частности Нью-Йорка. Шеф мой слушал, слушал и сказал:

— Нет рая на земле, Славик. Прости за банальность. Правь вон к тому синему домику.

Мы вошли в калитку, подошли к дому. В марте в семь часов у нас уже почти светло. Но в домах кое-где окна светились. Здесь было темно и тихо.

Я позвонил. Потом еще пару раз. В окне колыхнулась занавеска. Знакомый голос крикнул: «Сейчас открою», и скоро на пороге появился Володя Демидов, заросший бородой, с усами. Был он хмурый, заспанный, в тельняшке.

— Проходите, суперсыщики. У меня не убрано, прошу извинить.

— Ты когда выписался, Володя? — спросил я, входя в комнату.

Он усмехнулся, смахнул со стола тряпкой мусор прямо на пол, спросил:

— Пить будете?

— Нет, пожалуй, Вова, пока не будем, — ответил за нас обоих Акимыч. — Сначала выясним кое-что.

— А что выяснять-то. Вы, небось, уже все выяснили. Сбежал вчера из дурдома. И все дела.

— Все, да не все. Ты когда и где с братом встретился?

Демидов замер, потом стремительно бросился к двери. На пути его оказался я, он пытался врезать мне в ухо, я успел ответить, мы покатились по полу. Демидов обычно в былых учебных схватках брал верх, но на этот раз, очевидно после пьянки, ослаб. Скоро он обмяк, я извинился, защелкнул наручники и помог ему подняться.

Володя тяжело сел к столу, проговорил:

— Дайте похмелиться, вон бутылка стоит.

Не глядя на Акимыча, я налил ему. Отдышавшись и помолчав, Володя сказал:

— Я свой счет довел до конца.

— Где Таня? — спросил Акимыч.

— Умерла Таня. Вчера. Я должен был сделать это. Она уже не человек была. Сама плакала, просила: «Убей меня, Володя, жить больше не могу…» Похоронил ночью в саду. Поминал всю ночь. Перед вашим приездом закемарил. — Помолчав, он добавил: — Но умерла она прощенная. Со всеми я рассчитался. Налей еще, Славик!

— Погоди, — остановил Акимыч. — Давай-ка кое-что уточним. Я с делом твоим позавчера в кадрах ознакомился. Ты в биографии написал, что был у тебя брат, но умер в детстве. Зачем же ты его в покойники записал?

— Потому что думал, так оно и есть. Родители развелись, когда нам было по два годика. Я с матерью остался. Отец Витьку забрал, куда-то уехал. Мать все узнавала, письма писала на стройки коммунизма. Вроде нашла, просила слезно вернуть близняшку. Мне уже лет десять было. Папаша письмо прислал, сообщил, что Витя умер от воспаления легких. И копию свидетельства о смерти в конверт вложил. Так мы и потеряли друг друга.

А вот не знаю, Бог помог или дьявол, а встретились мы с Витькой в Чечне. Смотрю на него — будто в зеркале себя вижу. Правда, тут же война нас и разлучила. Где-то на соседних улицах воевали. Успели только договориться в Питере встретиться. Виктор — капитан, отпуск получить должен был. Я на два дня раньше вернулся и узнал: с Татьяной беда. Виктор приехал и говорит: давай ищи ее, а если придется замочить кого-то — не бойся. Я за тебя в дурдоме лежать буду. Главное — действуй. Нас теперь двое.